Покрывшая лужицу полупрозрачная ледяная плёнка скрыла отражение грустной улыбки. Ноябрь лихо расправлялся с тоской по не сбывшимся за год ожиданиям.

Клён задрожал и скинул лист, вывернув его самой красочной стороной вверх. Бурый цвет и ни капли солнечной палитры – вот вся красота. Дерево берегло это сохранившееся, несмотря на недавний снегопад, чудо с резными, закрученными от сухости краями, берегло с самого первого дня его появления на свет. Ингрид вспомнился аромат клейких листочков и юных крылаток. Маленькие «вертолётики», дожив до глубокой осени, разлетелись кто куда.

Девушка запрокинула голову: между ветками метались галки – искали, куда бы приткнуться. Птицы, будто привидения в рваных саванах, шарахались в навалившейся темноте, и убежища для них не находилось.

«Снова эта пустота, снова ночь».

«И ничто больше не напоминает о лете», – клён пессимистично подвёл итог. Она тоже расстроилась. Каждому из них предстоит привыкнуть к наступившему периоду коротких световых дней. Нет, они не готовы.

Лист скрючился и остался лежать в неестественной позе. Бурое пятно уныло и трагично смотрелось на припудренной первоснежьем уставшей земле. Ингрид подняла последнюю каплю жизни единственного в их округе клёна. Там, где она жила, росло много деревьев: высились широкоплечие дубы, толпились седенькие осинки, водили хоровод тонкие, звонкоголосые берёзки, а в стороне закатного горизонта, куда девушка ходила слушать крапивника, чернел ельник.

Клён был один. Она помнила его с детства – детские воспоминания такие чёткие и взаправдашние. Дорога к озеру, если идти коротким путём, вела мимо клёна-балагура. Он приветливо махал кроной и раздвигал, разворачивал листья, открывая для взора спрятавшиеся гроздья крылаток. Мама срывала только одну: делила её пополам, вытаскивала плод-семечку и клеила крылышко на нос – себе и дочурке. «Мы теперь, как аисты», – говорила она в этот момент и кружилась. «Почему аисты?» – не понимала маленькая Ингрид, но ей нравилась эта игра, и она тоже кружилась. Иногда они кружились, взявшись за руки, – было весело, беззаботно.

«Вот и матушку вспомнила. А над головой словно брезент натянули», – Ингрид с отвращением посмотрела на пустое, без малейших признаков нарождающегося рассвета небо. Её ботинки уже не выдерживали вездесущей сырости – по телу пробежал противный холодок. Она поёжилась, кутаясь в любимую шаль, – мама вязала.

«Как тихо. Зачем ты распугал галок?» – она прижалась щекой к промокшей коре.

«До новой весны, Ингрид!»