Утро выдалось погожим – румяным и безветренным. Я не сумела сдержать вздоха облегчения – после спада затянувшейся невыносимой жары во всём чувствовалась расслабленная нега. И не понять иной раз, как такое природное благолепие, как по мановению волшебной палочки, оказывает самое что ни на есть позитивное воздействие…
Незаметно приблизился август и сразу установил свои правила: птицы затихли и затаились, некогда густые травы вымахали до небес и замерли в задумчивом состоянии, их ряды заметно поредели, деревья выглядят уставшими, а воздух, хотя ещё прозрачен и звонок, настойчиво рисует в воображении картины неминуемой осени и располагает к уединению.
Всё это предстало так явно и неотвратимо, что вспомнилась нынешняя весна – как мы её привечали: без сожаления топтали потемневшие комья снега, целовали набухшие почки, любовались первоцветами и подмечали очерёдность цветения растений, ликовали от первой песенки зяблика и отмечали в календаре наблюдений прилёт соловьёв, загорались новыми идеями и не понимали, как можно оставаться безучастными к этому волнительно-яркому периоду возрождения всего живого.
Небо подёрнулось полупрозрачной дымкой. Солнечный свет мягко пронизывал воздух и, смешиваясь с ним, наполнял и питал каждую клеточку организма, обволакивая счастьем. Ни свет ни заря я оказалась у малинника рядом с Голосовым оврагом. Внимание привлекло едва заметное колыхание кустов и отрывистое «чек-чек». Из-за листочка показался удлинённый клювик, мелькнула светлая бровушка, и, наконец, всего на несколько секунд выглянула сама птичка. Так и есть – садовая камышевка. Она тут же меня заметила, заволновалась: «Чек-чек, тррр, тррр». Я решила уйти и направилась к деревянной лестнице, ведущей в овраг, а мне вслед всё летело её недовольное бормотание: «Чек-чек, тррр, тррр».
С каждой ступенькой, пока я спускаюсь, усиливается ощущение происходящих изменений, будто попадаешь в другую климатическую зону: меняются температура и влажность воздуха, солнечный свет почти не доходит до земли – плотные кроны близко растущих деревьев просто его не пропускают. Иногда в овраге ночует туман. Если вдруг случается в него угодить, очень быстро становится зябко, и хочется поскорее выбраться из этого кажущегося «не от мира сего» пространства. Но в жаркие дни именно овраг являет собой настоящее спасение для всех живых существ. Сейчас в нём сумрачно и почти беззвучно, разве что студёный ручей, не замерзающий даже суровой зимой, тихонечко журчит по ложбинке. Выдыхаешь открытым ртом и улыбаешься – на глазах растворяется завиток пара. Так бывает, когда дышишь на морозе.
Из-под ног неожиданно порхнул дрозд-рябинник, следом – другой. Порой птицы до последнего момента сидят неподвижно. Замечаешь их, когда уже заносишь ногу, чтобы сделать шаг, – происходит резкий, от которого сам вздрагиваешь, взлёт, сопровождаемый громким верещанием. Прохожу мимо тонкоствольных лещин и ожидаю услышать звонкое потрескивание и «цит-цит» – голос зарянки. В овраге несколько участков, где держатся вместе ещё не перелинявшие пушистики-слётки. Самые любопытные и доверчивые подлетают поближе и спокойно сидят, созерцая мир, в трёх шагах от наблюдателя. Глаза у зарянок чёрные и крупные. Коли заглянешь в них, забудешь всё на свете – они бездонны! Один шибко самостоятельный слёток, в тёмной рябенькой одёжке с вкраплениями оранжевого на грудке, устроился на суховатой иве – аккурат у порожка ручья. Созданный неказистым, стёсанным на один бок камнем, он служит мне ориентиром места, где обосновались зарянки. В этой точке своими широкими листьями тянется к воде разросшаяся рейнутрия, создавая скрытый от чужого глаза уголок. Здесь любят купаться местные пернатые обитатели: обыкновенные зеленушки и щеглы, зарянки и синички, чечевицы и зяблики, камышевки и пеночки, чёрные дрозды и дрозды-рябинники, наведываются сюда редкие гости – дубоносы и снегири, с опаской подлетают к воде славки-черноголовки. Вот и теперь гляжу – брызги во все стороны. Это плескается, не обращая внимания на моё приближение, взъерошенный чёрный дрозд. Коричневатое рыхлое оперение с рябыми отметинами говорит о том, что ему не больше месяца.
До славкиных владений уже недалеко – я иду по хорошо знакомой тропинке. С приходом августа она почти теряется среди обильной растительности: сойдёшь с утоптанной земли вправо, крапивой обожжёшься, ступишь налево – пахучая недотрога железистая забросает семенами, разлетевшимися из разорвавшихся от прикосновения плодов-коробочек. По обе стороны ручья разрастается, образуя непроходимые дебри, дикая малина. В ней любят гнездиться славки и камышевки. Дополнительным укрытием для них служат заросли ивняка и крапива-бурьян, так же обильно застилающие склоны оврага.
Постоишь рядом чуток, прислушаешься. Вскорости в отсутствие гула ветра начинаешь различать невнятный говорок – то переговариваются черноголовые славки. У них хорошо выражен половой диморфизм: самочки рыжевато-буроголовые, а у самцов цвет макушки чёрный – отсюда и название вида. Малыши носят более грязноватую, пепельно-коричневую «шапочку». В стайке я заметила двух молодых самцов, примеряющих взрослое оперение: на их линяющей головушке смешно торчали выбившиеся чёрные пёрышки.
Проведываю черноголовок и замечаю, что близко, как зарянки, они не подпускают и сами не приближаются. И даже присущее молодым особям любопытство не позволяет им находиться на открытых участках: обычно они копошатся вне зоны видимости и скачут по прикрытым листочками веткам. Иногда в просвете между листвой мелькнёт один глаз – так птица следит за мной и оценивает вероятность опасности. Стоит сделать неловкое движение, она моментально скрывается в ивовых кронах и молчок. Юное пернатое поколение познаёт жизнь.
Скоро птицам предстоит испытание – перелёт к местам зимовки, а с новой весной они непременно вернутся в полюбившиеся места. Одним из них станет Голосов овраг…
